В конце 1991 года нам надо было найти ответ на один принципиальный вопрос: сможет ли Российская Федерация самостоятельно решать хозяйственные задачи, бытовые проблемы своих граждан? Этот вопрос нам и предстояло мучительно решать. Я до сих пор считаю, что программа «500 дней», если бы она была принята, давала нам неплохой шанс создать полноценный союз между суверенными государствами на основе общего экономического интереса и общей экономической политики.
Но к осени 1991 года ситуация была уже иная. Выбор был небогат. Одной из альтернатив была работа в рамках Межреспубликанского экономического комитета и бесконечное выцыганивание средств из союзного бюджета, неизменное положение бедного родственника у центра.
Вторая возможность заключалась в том, чтобы найти путь самостоятельно решать свои экономические проблемы в условиях, когда мы еще не обрели формальное право и реальные рычаги для управления собственной экономикой. Эта задача была связана с жизненными интересами людей, и нам представлялось логичным, что российский президент возьмет на себя активную роль в решении этого комплекса проблем.
Мы приходили к мысли, что кабинет Ивана Силаева к работе в новых условиях абсолютно не готов. После путча в августе, когда мы обсуждали с Борисом Николаевичем эти вопросы, было решено, что я соберу группу свежих экономистов, и они подготовят предложения президенту. Тогда и была поставлена задача, которую можно считать истоком реформы.
С осени 1991 года в Архангельском уже интенсивно работала команда Гайдара, параллельно с ними по поручению Силаева готовила программу группа Сабурова. Две группы разработчиков постоянно встречались, и на каком-то этапе их работа слилась. А в Государственном совете мы искали ответа на вопрос, каким образом Россия в этой ситуации сможет обеспечить свое будущее. Как это получилось?
Когда к августу 1991 обнаружилось, что работа совета министров Ивана Силаев мало у кого вызывает чувство удовлетворения, в недрах правительства образовалась группа, чьи старания были направлены на поиск новых путей и создание новых разработок. Застрельщиками выступали Михаил Полторанин, Николай Федоров, Александр Шохин и Юрий Скоков.
Как-то я разговорился с Алексеем Головковым о том, что необходимы новые люди и свежие идеи. Я высказал мысль, что нужно создать группу экономического анализа. Я сказал Головкову, чтобы он подобрал команду специалистов, которая приступила бы к круглосуточной работе на даче в Архангельском. Тогда, в той нашей беседе, впервые прозвучала фамилия Гайдара. Затем я встретился с Гайдаром в Белом доме, а потом наши встречи продолжались регулярно уже в Архангельском.
Я знал, что к тому времени уже была развернута работа группы Сабурова у Силаева. Я продолжал поддерживать отношения и с Явлинским и его командой. В тот момент никаких особых предубеждений или предпочтений против кого-либо из этих групп у меня не возникало. Мы охотно встречались друг с другом и все вместе. Это было весьма романтично, на одной даче группа Гайдара, на другой Сабурова, вечерами я приезжал и мы обсуждали итоги дня. Там же мы спорили, проводили время в интереснейших дискуссиях, там продолжалось наше доброжелательное общение и, конечно, в то время это все выглядело не слишком перспективно и серьезно. Я видел, что работают люди, хорошо знающие свое дело, работают коллеги, знакомые между собой. Вся прелесть состояла в том, что и у Сабурова, и у Гайдара в командах были те, кто работал еще над программой «500 дней», что воспринималось как преемственность и добрая конкуренция.
Мы приезжали в Архангельское обычно вчетвером Михаил Полторанин, Сергей Шахрай, Эдуард Днепров и я, и обсуждали те наработки, которые появлялись в течение дня. Мне все время было важно уяснить концептуально-стратегический подход к проблеме экономического развития при каких принципиальных решениях возможно нормальное преобразование экономики России с учетом всех последствий советского коммунистического типа хозяйствования.
Михаил Полторанин сыграл очень большую роль в создании правительства реформ. В недрах Совета министров Ивана Силаева Полторанин был одним из центров неудовлетворенности. Учитывая его хватку и темперамент, опыт, разносторонность и близость к президенту, он во многом вдохновлял поиски реформаторской перспективы. Он принимал активное участие в разработке концепции Государственного совета. Он не мог смириться с бездействием кабинета Силаева и поэтому оказывал отеческое покровительство группе экономистов, работавших в Архангельском…
Вообще, в Полторанине силен дух критицизма. Будучи человеком, не имевшим достаточного представления о сути рыночной экономики, он яростно критиковал правительство Силаева, в котором не находил возможности развернуться. В дальнейшем он стал «включенным» критиком нашего правительства. Я думаю, как личность Михаил Никифорович воплощал реальное противоречие человека, который изнутри, сердцем и умом освоил тайники коммунистической системы и вырос в ней как постоянный ее обличитель, и который одновременно был ограничен в своем понимании и восприятии рыночных отношений. Он был призван осуществить трудный переход от старой системы к новой, но в какой-то момент в силу своего образа, природы, превратился в обличителя уже новых перспектив.
Я понимал, что отношение к нему в группе Гайдара было почтительно-настороженным, однако нас с Полтораниным связывала совместная работа и в Верховном Совете СССР и в межрегиональной депутатской группе, наш общий опыт существенно мне помогал в то время. Полторанин стал как бы нашей опорой, советчиком. А кроме того, не стоит забывать, что он был одним из главных и авторитетных соратников Ельцина, что тоже сыграло свою роль.
Полторанина, как и меня, депутаты больше всего не любили. Когда они толковали о «коллективном Распутине», то прежде всего имели в виду его, а иногда, как Николай Травкин на одном из съездов, прямо называли его имя как имя человека, который являлся источником тлетворного влияния на президента. Оппоненты не могли относиться к нему терпимо это человек сильный, с позицией, самостоятельный во взглядах и независимый в действиях. Шел поиск наиболее гармоничной системы взаимоотношений власти со средствами массовой информации, у Полторанина была своя отчетливая позиция, когда-то очень полезная скажем, в 1989 году. Но устраивала она не всех у кого-то его позиция вызвала восхищение, а у кого-то и гнев.
Конечно, Полторанин влиял на президента, у них было богатое боевое прошлое и много общего в характерах внутренняя непокорность обстоятельствам жизни, хорошая самоуверенность и расчетливая прямолинейность. Он был самобытный журналист, совершивший на посту главного редактора «Московской правды» настоящий политический взлет. Когда я говорю о влиянии, то имею в виду не влияние в традиционном представлении никто из нас так влиять Ельцина не мог. Но Ельцин дорожил Полтораниным, ценил его мнение, позицию, походы. Ельцин рассчитывал на Полторанина, мог на него положиться. И Полторанин никогда не давал повода в этом сомневаться, хотя был вполне независим.
С Полтораниным произошла типичная для того времени и для нашей команды история он стал мишенью для критических, прямо-таки «раскаленных» стрел оппозиции, выступая как защитный экран президента. И в какой-то исторический момент стал мешать Ельцину объективно и субъективно.
Время сейчас особенное политическая память в России пока отсутствует. Люди часто «пропадают» не потому, что того заслужили, а потому что некогда вспоминать каждый день наваливаются новые испытания, рождаются надежды на быстрое и короткое решение. Политическое забвение — это не только удел мой или Полторанина. И здесь огорчаться или обижаться невозможно это время просто когда-нибудь пройдет. Обратите внимание на модные ныне рейтинговые замеры место политика в этих списках в основном связано с должностными возможностями. Сегодня трудно выстраивать содержательные рейтинги, говорить о влиянии на души, на сознание, на профессиональную среду влиятельность политика определяется уровнем должности и размером авторучки, которой ставят резолюции на важных бумагах. И кумиры, авторитеты меняются так же быстро, как быстро сохнут чернила на приказах и указах о назначениях. Это не чья-то вина, это признак времени.
Не думаю, что Полторанин затаил обиду на президента, который его отдалил. Невозможно таить обиду в политике это не сфера личных отношений, конъюнктура власти вещь жесткая. Другое дело, что отсутствует еще в российской политической среде культура общения, которая могла бы смягчать эту жесткость, помогать сохранять достоинство действующих в политике лиц. Это действительно огорчает. Наш прорыв