У нас возникла мысль создать правительство в подполье, которую Ельцин моментально оценил и поддержал. Мы некоторое время соображали, кто может этим заняться. Очень быстро прозвучало имя Рыжова, затем Красавченко и наконец Лобова. Остановились на кандидатуре Олега Лобова. Во-первых, Свердловск, откуда родом не только президент, но и Лобов, одним из первых откликнулся на события. Во-вторых, удачно было то, что Лобов знал город и регион, был там своим. К тому же он был в курсе всех дел, так как занимал должность вице-премьера правительства.
В конце концов отправились туда Лобов, Красавченко и Яблоков.
В Свердловске в одном из специальных помещений они развернули оперативный пункт. Бункер располагал прекрасной связью. Быстро были созданы мобилизационные группы по различным направлениям работы хозяйства. Идея с правительством в подполье была нашей бесспорной удачей. Я и сегодня оцениваю эту меру как абсолютно необходимую в обстановке путча.
Именно в связи с августовскими событиями имя Олега Лобова стало известно всей стране. Впоследствии он практически все время находился недалеко от президента.
Мое первое впечатление о Лобове связано с его работой в Свердловске. Он был генеральным директором Среднеуральского строительного управления, потом работал с Ельциным в обкоме КПСС. Когда Ельцина перевели в Москву первым секретарем московского горкома, он переговорил с Горбачевым о возможности взять Лобова в правительство. Горбачев согласился и Лобов стал заместителем председателя Совета министров РСФСР.
Затем Олег Лобов принимал участие в Степанакертской спасательной экспедиции и через какое-то время оказался вторым секретарем ЦК Армении. В момент, когда Лобов снова оказался в поле зрения Бориса Николаевича, он находился в длительном резерве ЦК КПСС — после того, как баллотировался в первые секретари российской компартии, но уступил Полозкову. Цековская машина не бросалась своими людьми, знала цену проверенным кадрам.
Я хорошо помню те раздумья по поводу кандидатуры Лобова, которыми сопровождалось решение Ельцина направить его в Свердловск. Ельцина смущало, что он давно с ним не встречался, не работал, что Лобов не пережил то, что пережили мы. Все последние годы Олег Лобов жил в атмосфере идей, настроений и чувств, довольно далеких от наших.
Для меня Лобов остался человеком специфической карьеры, полная противоположность Ельцину. Он никогда не демонстрировал большой самостоятельности в решениях. В ту пору было очень трудно составить определенное мнение о его деловых качествах и организаторских способностях, но уже тогда было очевидно, что своей личностной невыразительностью Лобов более чем устраивал Ельцина. Можно было предположить, что он не создаст нездоровой конкуренции Ивану Силаеву. Сам Лобов полагал, что его опыт будет в большей мере использован для решения текущих, оперативных дел.
Вся последующая история сотрудничества президента Ельцина с Олегом Лобовым показывает, что Ельцин по-своему дорожил Лобовым. Когда в конце 1991 года мы сформировали кабинет реформ, и стало очевидно, что экономические воззрения и административные навыки Олега Лобова не вписываются в программу действий правительства, для него была создана специальная новая государственная структура — Экспертный совет.
Я помню нашу встречу с Олегом Ивановичем, на которой он знакомил меня с концепцией работы этого совета. Главный его замысел состоял в том, чтобы привлечь к работе крепких советских хозяйственников, которые много лет цепко и основательно держали в руках всю экономику СССР и России, но в последние годы оказались не у дел. То есть предполагалось, что рядом с инициативным динамичным правительством реформ, которым руководит президент, появляется весьма полезный экспертно-консультативный орган из матерых практиков. Мне показалось, что такой Совет может быть полезным. Но реальность оказалась значительно сложнее.
Результаты работы Совета по разным причинам представлялись прежде всего Борису Николаевичу и очень редко нам. С другой стороны, я как-то быстро согласился с точкой зрения своих коллег по правительству, что, дескать, что можно взять с этого Совета, члены которого плохо понимают, что мы делаем и почему. Получилось, что вместо полезного сотрудничества, которое позволило бы нам, министрам, компенсировать принципиальный недостаток правительства реформ — плохое знание хозяйственной системы, ее внутренней начинки -, мы еще больше усугубили разрыв поколений, разрыв воззрений на экономику. Вместо диалога возник монолог глухих.
Со временем выяснилось, что Олег Иванович находил возможность общаться с президентом по темам, которые обсуждали члены Экспертного совета, и делал это с завидной настойчивостью. Результатом его активности и стало назначение Лобова на пост министра экономики и заместителя председателя правительства в один из кульминационных моментов истории реформы — в конце 1992 года.
Сегодня я считаю ошибкой нашу неохоту активно поддержать идею Экспертного Совета, пусть даже девяносто процентов его рекомендаций оказались бы неуместными. Если для нас этот совет выступал в качестве некого отстойника старых кадров, то для президента, как выяснилось, это был действующий резерв, он рассматривал членов совета как наших дублеров. Для Ельцина было неважно, на какие должности назначать Лобова, для Бориса Николаевича он являлся человеком необходимым по каким-то личностным характеристикам.
Мне кажется, что в лице Лобова мы имеем дело с тем поколением хозяйственных руководителей, в понимании которых экономика была и осталась лишь видимым перемещением товарных составов по железной дороге, пароходов по рекам, руды в плавильную печь, удобрений в землю, то есть процессом, в котором люди — последний инструмент. Так они понимали и понимают организацию экономики и всей жизни общества. Это мировоззрение непреодолимо.
В то же время, будучи человеком, имевшим массу свободного времени и практически ни за что не отвечавшим, Олег Иванович копил силы и время от времени выдвигал некие нестандартные инициативы, обычно получая при этом однозначную поддержку президента — скажем, в истории с российско-японским университетом. Для меня это означает, что будучи человеком лояльным, послушным и не стремящимся к самостоятельности, Лобов одновременно проводил в жизнь и какие-то приватные проекты, может быть, полагая, что делает полезное для страны дело.
Должен подчеркнуть, что не знаю таких поступков Лобова, которые свидетельствовали бы о его вопиющей непорядочности, о желании с кем-то поквитаться, расправиться. Я думаю, что он действовал и действует по убеждению. У него есть собственное представление о жизни, чести, достоинстве, добротной работе. Остается только грустить о том, что эти качества часто не имеют ничего общего с важными требованиями компетентности и профессионализма. Чего стоят революционные преобразования Лобова в Министерстве экономики с обещанием президенту восстановить незабвенный Госплан в наивной вере, что это спасет Россию от экономического кризиса?
Здесь дело не только в целенаправленном внимании Ельцина к личности Лобова, но в их совместном умении использовать друг друга — надо быть Лобовым, чтобы позволять так собой распоряжаться, и надо быть Ельциным, чтобы не бояться и не стесняться предлагать человеку заняться то одним, то другим, не заботясь о том, как это скажется на деле.
Очевидно, что у президента всегда должен бы под рукой набор людей типа Лобова… Все тот же вопрос о команде. Должна ли команда состоять из одних лидеров или из одних исполнителей? Может она состоять только ли из тех, кто генерирует идеи, или из тех, кто их исполняет? Из людей гордых или тех, кто дорожит своей лояльностью к первому лицу и готов брать на себя все что угодно?
Формировать команду, своевременно проветривать ее состав, переставлять компоненты, выравнивать крылья — это большое искусство. Оно тем более важно, когда в обществе отсутствуют эффективно действующие структуры — политические и профессиональные элиты, законным образом развивающаяся конкуренция и поэтому много зависит от персональных решений руководителя, которые принимаются часто в отсутствии необходимой информационной базы или даже в условиях недостатка времени для осмысления проблемы, для качественного отбора.
Лобовы, наверное, нужны, но в такой дозе и в таких формах применения, чтобы это не отражалось на сути дела.
В определенном смысле роль Лобова, кажется, была более существенной, чем мы все полагали, потому что в кульминационный момент оказалось, что Ельцин потерял те ориентиры, с которыми был связан его образ президента-реформатора. И для меня очевидно, что эта утрата произошла во многом благодаря Олегу Лобову.
В Ельцине постоянно боролись два начала. С одной стороны, он был созидателем-преобразователем, человеком, природная стихия которого — ясная цель и конкретный результат. С другой стороны, тяга к созидательству сосуществовала в его душе с опасной внутренней уверенностью в том, что любые проблемы могут быть поняты и решены просто и привычно. Я бы даже так сказал, что в Ельцине все время боролись две методологически-мировоззренческих подхода — мобилизационный и инновационный.
Первый, мобилизационный — плоть от плоти коммунистического советского строя. Нет нерешаемых задач, главное — в нужное время в нужном месте мобилизовать ресурсы и люди все, что нужно, сделают. Второй, инновационный, предполагает корректную формулировку новаторских целей, деликатнейший поиск оптимальных и эффективных путей их достижения. Он предполагает стремление к новому на почве реальности, но без упрощения этой реальности. Мне кажется, что профессиональный политик обязан сочетать в себе эти два таланта. Миссия Козырева