После неудачной попытки ввести в Чечне чрезвычайное положение в ноябре 1991 года создалась патовая ситуация. У федеральных властей не было ни идей, ни сил, чтобы найти способ вернуть республику под свой контроль. Любое решение — в том числе переговоры, особенно переговоры — требовали от центральной власти огромных интеллектуальных, организационных согласованных усилий. На эти усилия власть не была способна.
Отчасти это, очевидно, объясняется тем, что президенту и правительству было просто не до Чечни. Конец 1991 года стал временем Беловежских соглашений, в следующем году мы начали глобальную экономическую реформу, сразу возникло напряжение в отношениях с Верховным Советом…
В общем, Чечню оставили в покое на три года. Многие сегодняшние вопросы, возникающие у всех в связи с чеченской войной, упираются на самом деле в одно: был ли у России согласованный подход к решению проблемы Чечни? Тот подход, который предусматривал скоординированные действия всех государственных структур — тех, что отвечают за транспортировку нефти, тех, что поддерживают хозяйственную деятельность на территории Чечни, тех, что отвечают за работу железной дороги, тех, что управляют правоохранительными органами, тех, что осуществляют политическую власть? Не было не только согласованного подхода, не было даже желания его выработать и реализовать на практике.
Чеченская проблема была как бы законсервирована, а мы время от времени сталкивались с некоторыми трудностями. Скажем, я помню, что однажды на правительстве встал вопрос о том, как обеспечить бесперебойную работу нефтеперерабатывающего комплекса в Грозном, продукция которого тогда носила монопольный характер и была незаменима в южных областях России. Мы искали решение, анализировали, можно ли перепрофилировать какое-либо другое предприятие на юге на эту продукцию, или стоит жесткими экономическими санкциями вынудить завод в Грозном работать так, как это устраивало бы и Россию.
Ну и что? Мы принимали какие-то решения, мы стремились их осуществить, а на практике эти решения приобретали тот вид, который им придавали исполнявшие их чиновники. И так обстояло дело со всеми решениями, связанными с Чечней.
Политика руководства России в три года, прошедшие после чеченской «революции», по идее предполагала согласованные действия по нескольким направлениям. Во-первых, взаимодействие с временными властными структурами в Грозном, во-вторых, обеспечение хозяйственной деятельности на территории Чечни с учетом тех политических процессов, которые там возобладали в сентябре 1991. Я думаю, что уже тогда можно было бы выработать и реализовать ненавязчивую формулу экономического не давления, но экономического регулирования отношений с борцами за независимость, не подвергая жизнедеятельность республики тяжелым испытаниям.
Кроме того, мы очень долго пренебрегали возможностью проинформировать соответствующим образом международное общественное мнение. Можно было поставить в известность международные организации, скажем, ООН и СБСЕ, что на территории России возникает опасный очаг сепаратизма, который при дополнительных условиях может перерасти в тяжелый конфликт, угрожающий целостности и суверенитету нашей страны. Этого сделано не было.
Я могу предположить, что технология контроля за внутренними процессами в Чечне требовала и тонкой работы спецслужб, и советов специалистов по этнопсихологии, по межнациональным отношениям, и организацию информационных потоков, связанных с чеченской проблемой. Это тоже отсутствовало.
И наконец, требовалась строгая согласованность в работе правоохранительных органов, которые уже тогда понимали, что территория Чечни является специфической с точки зрения криминального фона. Уже тогда должна была появиться специальная программа, призванная организовать каждодневную работу по выявлению, нейтрализации и наказанию тех теневых структур, которые действовали в Чечне.
На нас работало и то обстоятельство, что со временем область двусмысленности начала сокращаться. С первого дня режиму Дудаева не подчинялся Надтеречный район. Затем была создана самостоятельная Ингушская республика.
Но с первого дня своего существования российское руководство не представляло из себя чего-то согласованного, монолитного, объединенного общей целью. История развития чеченского кризиса демонстрирует это очень ярко. Никогда не было особого согласия и никогда не было четкой последовательности в действиях.
Задача снять блицкригом все проблемы — эта задача совсем не вытекает из чеченского контекста. Она произрастает на иной почве. Ельцин