20 марта Ельцин выступил по телевидению с сообщением, что подписал указ о введении особого порядка управления страной. Это был тот шаг, о котором так долго твердила президентская сторона.
Президент обязан был вырваться из этого политического сумасшедшего дома, в который превратилась агония советской системы. Конечно, он знал, что его ожидает за это импичмент. Ельцин всегда поднимался в полный рост тогда, когда опасность, грозящая его политике, его посту, его достоинству, становилась критической.
Для импичмента не хватило всего-то семидесяти голосов из более чем тысячи. Разумеется, для нас это было великолепное достижение. Хотя если бы импичмент и состоялся, Ельцин бы все равно не отступил и продолжал бы требовать референдума. Референдум был неизбежен.
Чем яснее цель, тем точнее, последовательнее, виртуознее и эстетичнее действия Ельцина. Когда задача поставлена четко и внутренне для него ясна, он блестяще с ней справляется. А когда в ней есть неоднозначность, неопределенность, когда требуется дополнительная выдержка, терпение и сосредоточенность, он зачастую теряется.
Но двусмысленности в марте 1993 не было. Вся особенность ситуации состояла в том, что не соверши он этот шаг, он снова попадает в ту же самую ловушку импичмента. Если же он его совершает, то вызывает огонь на себя — импичмент неизбежен, но мандат начинает дрожать в руках части депутатов. Это и произошло. Объявив референдум, Ельцин поставил заслон произволу съезда в отношении Конституции, правительства и его самого. И в то же время появилась та сотня депутатов, которая решила довериться референдуму, мнению избирателей, а не решать спор самостоятельно.
Стратегическая задача была выполнена безупречно при том, что тогда не было полной ясности о возможных результатах референдума. Но была ясность относительно того, что без этого нельзя. Мы попали в заколдованный круг и глас народа должен был добавить легитимности либо одной, либо другой стороне. Как дирижеры за пультом