Я не думаю, что «письмо шести» напрямую было инспирировано из ЦК КПСС. Но тем не менее ясно, что рождалось оно в некотором духовном родстве, в перекличке с настроениями и тревогами Старой площади. Ведь на первом Съезде народных депутатов России мы не только успели сделать Ельцина председателем Верховного Совета, что само по себе уже было вызовом Горбачеву. Мы унесли с собой настоящую «бомбу» – Декларацию о суверенитете России. С того момента не прекращалась ежедневная работа партийных структур – и горбачевского, и полозковского крыла, целью которой была нейтрализация новых тенденций в политической жизни России.
Письмо привело к совершенно противоположному результату. Оно пошло Ельцину на пользу. К тому времени его политическая судьба в этом смысле обрела некоторую закономерность. Любая попытка предъявить ему претензии заряжала его очередной порцией социального творчества и мобилизовала на незаурядные действия. Так случилось и в тот раз.
Идея российского президенства на самом деле уже была заложена в том редком единодушии, которое объединило депутатов 12 июня 1990 года – в день, когда была принята Декларация о суверенитете России. За нее проголосовали практически без сомнений депутаты разных политических ориентаций, жесточайшим образом дискутировавшие друг с другом по другим вопросам. Энергия того единодушия не была случайной, она носила стратегический, продуманный характер.
Видимо, решение о введении президенства было некоей реакцией депутатов и российского общества на историческую двусмысленность. Все понимали и чувствовали: в том виде, в котором Союз существовал семьдесят лет, у него нет будущего. Одновременно многие понимали и чувствовали, что есть правда в том, чтобы России стать на собственные ноги, в том, что на нашей земле должен появиться хозяин.
В момент, когда на союзном съезде кипели дискуссии о том, с какой формулировкой проводить референдум о сохранении Союза, вопрос о российском президентстве приобрел дополнительный смысл. Циничная и лицемерная обстановка, в которой рождалась идея референдума о судьбе СССР, правовая упаковка вопроса, обеспеченная эквилибристикой Лукьянова, это все подтолкнуло российских депутатов к постановке второго вопроса – вопроса о введении в РСФСР поста президента.
Вопрос, вынесенный на союзный референдум 17 марта, камуфлировал традиционную для всей советской коммунистической системы управления лицемерность. Он был сформулирован так, что голосовать предлагалась за сохранение не реальной страны в ее бедственном и разваливающемся состоянии, а за цветущее государство, обладающее приписываемыми ему прекрасными качествами, для перечисления которых нашлось место в вопросе. Правовая сторона проведения референдума позволяла исключать из общего числа граждан, имевших право голоса, тех, которые проживали в республиках, отказавшихся проводить голосование на своей территории, закрывать глаза на изменения внесенные некоторыми союзными республиками в утвержденный для голосования вопрос. То есть любые результаты можно было трактовать как угодно, а вся затея в конечном счете выливалась в формальную процедуру. Эта двусмысленность нашла свое продолжение и позже, она выразилась в неуклюжих попытках работы над Союзным договором, в бесконечных разговорах о его коренной концепции. Хотя на самом деле необходимо было просто получить ясный и четкий ответ от республик по поводу принципов федерации и реализовать его в новой правовой действительности.
Огромное искусство заключается в возможности услышать общественные интонации и найти им соответствующее правовое и политическое звучание. Отсутствие способности к этому и вылилось в очередную медвежью услугу, которую оказал в ту пору союзный центр, желавший воспрепятствовать российскому референдуму о президентстве, но в итоге поспособствовавший продвижению идеи.
Назначение даты президентских выборов – сюжет чрезвычайно полезный даже в теоретическом плане. В то время одновременно работали два странных порождения переходного периода – Съезд народных депутатов СССР и Съезд народных депутатов РСФСР. Странность заключалась в том, что до каких-то пор союзный съезд с улыбкой и высокомерием смотрел на российский. Чего стоила попытка Горбачева участвовать в дискуссии по кандидатурам председателя Верховного Совета, добавившая Ельцину еще несколько процентов голосов!
Одним словом, несмотря на гигантские расхождения в политических интересах, депутаты российского Съезда удивительным образом были едины в своем порыве и решимости не дать в обиду Россию и защитить ее будущее, поэтому в тот момент оказались способными к перспективным решениям.
При этом нельзя упускать из виду то препятствовавшее стабильной работе Съезда обстоятельство, что впервые в истории страны в рамках представительного органа работали конкурирующие социальные и идеологические группы. Регламент съезда, правовая неопределенность его работы, конкурентность внутри самого процесса породили своеобразный механизм борьбы за конкретные решения – в том числе и победу любой ценой, с использованием всех ухищрений съездовской машины голосования.
Для меня самым показательным в этом смысле было небезызвестное выступление председателя Конституционного суда Валерия Зорькина на седьмом Съезде народных депутатов России, когда он пытался шантажировать депутатов конституционной ответственностью. У Зорькина была фраза: если вы не согласитесь на переговоры с президентом, то Конституционный суд займется разбором тех постановлений, которые вы тут напринимали за последнее время. Это был апофеоз правового своеобразия. В один день депутаты могли переписать несколько статей действовавшей Конституции и принять постановление стратегического характера – скажем, давать или нет президенту дополнительные полномочия для проведения реформ, причем половина зала просто не представляла себе последствий принятого решения.
В этих условиях скрывалось множество возможностей для проведения в жизнь идей – как реформаторских, так и реваншистских. Я помню всю необычность процедуры и виртуозность психологической работу, в результате которых была назначена дата выборов Президента РСФСР. Этой датой в конце концов стало 12 июня – годовщина принятия Декларации о государственном суверенитете России.
Существенно, что выборы состоялись всего через три месяца после референдума. В России выборные и предвыборные настроения играют колоссальную роль и назначение даты проведения выборов зачастую становятся искусством использовать момент. Я считаю, что такое искусство Ельцин проявил на первом Съезде народных депутатов РСФСР при выборах председателя Верховного Совета. Выбор даты президентских выборов я тоже рассматриваю как высокое политическое творчество – как и референдум 25 апреля 1993 года, который, к сожалению, не был переплавлен в хорошо продуманную практическую работу. Он так и остался неиспользованным для целей развития.
Вокруг формы и даты президентских выборов кипели дискуссии. Надо было использовать психологию избирателя и его нестойкие настроения. Первой удачей было то, что все удалось организовать в максимально короткие сроки. Мы понимали, что идея президентства привлекательна, что она создает возможность России выйти из рыхлой, аморфной и невнятной системы власти и обрести политическую перспективу. Одновременно победа Ельцина опустошила бы его исторических оппонентов – в том числе и на Съезде. Но пока существовала рыхлая неэффективная союзная система, президентство в России создавало базу для собирания сил.
Нередко приходится слышать рассуждения о том, что Союз разрушили те, кто принял Декларацию о суверенитете России, кто провел референдум о введении поста президента и кто форсировал российские президентские выборы. Не могу с этим согласиться, считаю, что при согласованной стратегии и при профессиональном подходе к концепции нового Союзного договора президентство в России должно было выступить обстоятельством, цементирующим общество.
Мне кажется, что и избиратели это почувствовали. Как мы отказались лить грязь