Без сомнения, после того съезда, после попытки импичмента Ельцин был угнетен, деморализован.
Но было бы недопустимо сводить реформы, демократию в России к усилиям кучки энтузиастов — лично Ельцина и тех, кто с ним работал. Надо отдавать себе отчет в том, что в не меньшей степени к тому же самому в российском обществе стремилось огромное количество людей. Тогда, когда Ельцин сникал — нередко по причине своей повышенной чувствительности к собственной персоне, к собственной судьбе, к своим недостаткам и достоинствам — энергия этих людей как бы подталкивала его в спину, заставляла идти по выбранному пути.
Ельцин довольно уязвим именно в плане публично произнесенных психологических личностных оценок. Он не привык выслушивать о себе нелицеприятные суждения. Ясно, что это никому не нравится. Но у профессионального политика на критику, в то числе и критику с перехлестом, должна быть и профессиональная реакция. Он всегда должен помнить, что в устах его чрезмерно увлеченных или наоборот цинично устремленных оппонентов, это всего лишь тактический прием, который нельзя принимать близко к сердцу.
Я еще раз хочу подчеркнуть, что в конечном счете, наша задача — это была задача дирижеров, которые в силу каких-то обстоятельств оказались за дирижерским пультом. Они слушают оркестр и не столько задают ему мелодию, сколько пытаются гармонизировать ее.
После того, как съезд отменил им же подписанное на соглашение с президентом, Ельцин тоже не был обязан его выполнять и имел полное моральное право вернуть в правительство Гайдара и меня. Гайдар пришел в правительство на короткое время летом 1993. А что касается меня, то и речи об этом не было.
Я до сего дня вынужден считаться с тем, что во властных структурах существует массовое неприятие моей персоны. Мне кажется, что и Борис Николаевич с некоторых пор утвердился во мнении, что этот самолюбивый Бурбулис годен только на то, чтобы демонстрировать свою гордыню…
Я думаю, после того, как я ушел из Кремля, некоторые помощники президента сделали многое, чтобы донести до него мои резкие нелицеприятные оценки кое-каких действий президента. Я никогда не был согласен с тем, как писалась Конституция. Я считал и считаю, что 3-4 октября — это трагедия, за которую несут ответственность обе стороны. Я считал и считаю, что в декабре 1993 года Ельцин потерпел политическое поражение, поскольку не нашел ничего лучшего как созерцать свой президентский стол и стул, возвышаясь над обществом, в то время как оно нуждалось в четкой, ясной, однозначной позиции президента.
Некоторые мои коллеги пытались поднять вопрос о моем возвращении, но их попытки не могли перерасти в реальность. Ельцин к тому времени уже остыл, забыл, да и не был способен воспринимать эти планы.
В конечном счете он никогда не сможет простить самого себя за то отступничество, за те предательства, которые он совершил сознательно или бессознательно по отношению к нашему общему делу. Мне кажется, надо по достоинству оценить его вклад в развитие демократии и реформ, но надо перестать связывать судьбы страны с одной единственной персоной тем более, что эта персона все менее и менее способна соответствовать тому, чего от нее ждут. То, что нам не под силу