Одновременно с идеей «подпольного » правительства в Свердловске у нас зародилась идея отправить министра иностранных дел России Андрея Козырева за рубеж. Ельцин понимал, что для победы необходима поддержка стран мирового сообщества, а кто убедительнее и доходчивее сможет все объяснить, как не лично министр иностранных дел? Польза от этого шага была очевидна, все решилось в пять минут. Помню, как Ельцин обсуждал с Козыревым, как лучше улететь, не привлекая внимания.
В те дни мы совершили несколько очень эффективных шагов, несколько ключевых и своевременных поступков. Миссия Козырева принадлежала к их числу, как и воззвание к народу и обращение к дипломатическому корпусу. Наши действия по большей части были безошибочными, потому что мы правильно поняли исторический смысл происходящего — это была агония системы. Ни о каком будущем для ГКЧП говорить не приходилось. Это был наглядный распад.
У большинства из нас не было никаких сомнений, что путч провалится.
19 августа состоялся знаменитый выход Ельцина на танк. Много было сомнений и дискуссий, стоит ли это делать. Но в тот момент Ельцин сам принимал решение, и оно не обсуждалось. Возражать ему было бесполезно.
Конечно, не все, что связано с теми днями, с обороной Белого дома, овеяно ореолом доблести и геройства. Но абсолютно неоспоримо, что в те моменты, когда президент мог, имел право потянуть с решением, выбор позиции отложить на потом, а решения принимать более компромиссные и для себя безопасные, в те моменты Ельцин действовал индивидуально, решительно и рискованно.
Есть одна абсолютная историческая правда. Она состоит в том, что личность Ельцина в тот момент ассоциировалась с самым высоким и прогрессивным, что было в стране. Он сам как бы олицетворял защитника России. Лебедь выполнял приказ