Прямым поводом для начала работы над Беловежскими соглашениями стал отказ Украины присоединиться с Союзу Суверенных Государств, к идее которого пришли в Ново-Огареве. Ельцин до последнего момента поддерживал новоогаревский процесс, пока не выяснилось, что Украина все-таки решила остаться в стороне. А нам важно было сохранить Украину.
В беловежском процессе со стороны России участвовали пять человек, подписи двух из них Ельцина и моя, остались на главном документе соглашении о создании Содружества Независимых Государств. Кроме нас его подписали Кравчук и Шушкевич как главы государств, Фокин и Кебич как руководители правительств.
В составе российской делегации были и принимали участие в подготовке соглашений Егор Гайдар, Сергей Шахрай и Андрей Козырев, которые проделали огромную работу вместе со своими украинскими и белорусскими коллегами. Вклад каждого из них неповторим.
Я до сих пор считаю подписание беловежских соглашений совершенно оправданным шагом. Я не вижу, что и как мы могли бы сделать иначе. И что бы мне ни говорили дескать, интеграция не состоялась и так далее я с этим никогда не соглашусь. Я просто хочу, чтобы все поняли: эти соглашения не могли существенным образом изменить реальность. Речь шла о решениях, которые помогали эту реальность прояснить, понять, выявить. Сегодня у наших стран больше шансов найти формы взаимовыгодной интеграции в рамках Содружества в любой области и в сфере безопасности, и в сфере экономики. А вот если бы мы соглашения не подписали, вот тогда трудно себе представить, что было бы.
Автор Беловежских соглашений сама жизнь, а мы были лишь соавторами. И начались беловежские соглашения гораздо раньше, чем о них узнал мир. Прелюдией к ним стали наши попытки в феврале-апреле 1991 года создать некое обособленное ядро внутри Советского Союза, которое должно было состоять из России, Белоруссии, Украины и Казахстана.
Я руководил этой работой со стороны России. Мы провели официальные встречи с лидерами республик, составили даже меморандум и разослали его главам государств. Но затем работа застопорилась. Горбачев, узнав о ней, очень насторожился и, видимо, надавил на Дементея и, возможно, на в очередной раз проявившего доверчивость Назарбаева. Все прекратилось. Но эти приготовления из памяти не выветрились и потребность в таких усилиях не отпала.
Второй этап подготовки Беловежских соглашений наступил после того, как Украина провела выборы, и на одной из новоогаревских встреч Кравчук откровенно заявил, что они ничего подписывать не будут. Мы не могли оставаться безучастными к происходящему. По поручению Ельцина я переговорил с Шахраем, Козыревым, и мы начали совместную работу. Позже они обсудили с Ельциным, кто с чем и куда должен ехать. Так была предпринята уникальная политическая акция, которая открыла отсчет новой эпохе.
В самой беловежской работе было много важных для истории деталей. Одна из них, это настойчивые попытки Ельцина изыскать хоть какие-то резервы в развитии Советского Союза, преодолеть его характер репрессивного надгосударства и одновременно создать всем республикам условия для развития. Когда представители Украины заявили, что таких резервов нет, мы пошли дальше по пути поиска. Идея содружества пришла не сразу.
Работа протекала весьма необычно, поскольку нулевой вариант договора был подготовлен за ночь, а в течение следующего дня шла работа над каждой буквой, над каждой статьей. В итоге договор претерпел существенные изменения. Когда документ был готов, все ощутили сложные чувства. Их даже приблизительно нельзя было назвать ликованием или восторгом от сделанного. Скорее, мы все как будто освободились от тяжкого груза, который лежал на каждом из нас. Наверное, мы испытывали удовлетворение от того, что нашли правильное направление движения.
Дальше нам предстояло позаботиться о том, каким образом оповестить о случившемся мир. Борис Николаевич первым делом позвонил Евгению Шапошникову, который в ту пору занимал пост министра обороны СССР. Затем он связался с Назарбаевым, Джорджем Бушем и поздно вечером с Горбачевым.
Назарбаев находился в Москве пролетом и обещал присоединиться к нам в ближайшее же время, но почему-то не приехал. Я и тогда, и сегодня старался и стараюсь понять его и прихожу к выводу, что у него было достаточно причин воздержаться от появления в Минске. А мы обрели более твердое историко-правовое основание для соглашения: государства-учредители Советского Союза, учитывая исторический путь, пройденный за семьдесят лет, на самом высоком уровне принимают решение о дальнейшей судьбе Союза, заручившись при этом поддержкой своих законодательных органов. /Очень важно, что Верховный Совет ратифицировал соглашения практически единогласно лишь 6 депутатов были против или воздержались.
Как мы решились? Дело в том, что ни у кого из нас не было сомнений относительно того, что реально Советского Союза уже не существует. Все наши сомнения и опасения были связаны не с политико-юридическими проблемами, а с нравственно-психологическими. Трудно было представить, что вдруг исчезнет все то, что нас так долго и кровно связывало. Но сама работа, в ходе которой тесно и слаженно сотрудничали лидеры трех стран, придавала нам уверенности в том, что мы на правильном пути.
Я считаю, что ещё больший вклад в развитие этой идеи внес Назарбаев, который поддержал нас и привлек в Содружество другие страны, став инициатором Алма-Атинских соглашений.
Чрезвычайно важно было не только придумать, разработать новую форму сосуществования, не только подписать соглашения, но и убедить весь мир в своей правоте, заручиться его понимаем. А это было не легко. Я хорошо помню свою встречу с Александром Яковлевым, с Эдуардом Шеварднадзе, когда мы старались, извиняясь и сочувствуя им, объяснить, к чему мы стремились и чего хотели достичь этими соглашениями…
Я считаю, что совершенно неповторимую роль сыграл Евгений Шапошников, который во время телефонного разговора с Ельциным так отреагировал на его сообщение о создании Содружества: да, это очень трудное решение, но я его поддерживаю. Он сделал свой выбор без ссылок на кого-либо и без экивоков. Не могу себе представить, кто бы из советских военачальников мог принять такого масштаба личное решение.
Мы не без оснований беспокоились, как воспримет наш шаг Джордж Буш. Горбачева на Западе обожали, он там имел серьезное влияние. Тем не менее, несмотря на всю психологическую сложность ситуации, на ее личностный аспект, Буш отнесся к нашим действиям с пониманием, оценив их оперативно и адекватно. А значит, через несколько минут вся семерка развитых стран уже была в курсе дела…
С Горбачевым мы связались в последнюю очередь. Такая последовательность оповещения создавала Горбачеву непреодолимые преграды на тот случай, если у него возникнет мысль обратиться к армии или международному сообществу. Мы решили поручить переговоры с Горбачевым Станиславу Шушкевичу он помягче всех нас и наиболее лояльно из всех относился к Горбачеву. Когда Шушкевич объяснил, что все это серьезно, Горбачев предложил срочно собраться в Москве. Мы предусмотрели такой поворот событий и заранее решили, что в российскую столицу полетят не все. А про себя думали: «Кончилось то время… Ельцин вернется к себе в Москву и все расскажет».
На следующий день состоялась встреча Ельцина с Горбачевым, и Горбачев понял, что это полный крах его карьеры. Но я благодарен ему за мужественную и во многом героическую политику. Не всякий способен заявить, что как президент слагает с себя полномочия, поскольку потерял возможность добиваться своих целей в тех структурах, которые представлял.
Горбачев, конечно же, знал о наших приготовлениях. Такие вещи скрыть невозможно. Другое дело, что он, очевидно, не ожидал, что мы всего за полтора дня успеем довести дело до конца. В этом смысле Беловежская пуща стала для него неожиданностью. Но я бы не назвал Горбачева страдающей стороной. К 1991 году, а может быть и раньше, руководители бывшего Советского Союза окончательно потеряли способность слушать реальность. Для меня бесспорным доказательством этой политической глухоты стала поездка Горбачева по Прибалтике осенью 1990 года. Стремящимся к свободе, выстрадавшим независимость эстонцам, литовцам, латышам он, возможно искренне, повторял демагогические формулы о советской конфедерации, в которой они еще не жили. Намекал на какие-то ужасные последствия их выхода из Союза, не осознавая, что Прибалтику уже ничто не удержит. Прибалтийские республики всем своим нутром отторгали Союз и любую форму сообщества с Россией, и с этим уже ничего нельзя было поделать.
То же самое повторилось в сентябре-октябре 1991 года, когда Горбачев устраивал новоогаревские посиделки, которые на самом деле выглядели как попытки лечить болезнь с помощью заговора. Жизнь уже давно развивалась по другим законам, люди давно ориентированы были на другое представление о ней, а Горбачев продолжал творить какую-то политическую мифологию, пытаясь навязать этот мираж всем. Вот в чем трагедия Горбачева. Впитав однажды в себя коммунистическую риторику как самоценную и десятки лет употребляя свой талант на то, чтобы укрепить эту догматическую и мертворожденную систему, призрачную жизнь в которой поддерживали только репрессиями, он был по-прежнему далек от реальности и никоим образом не стремился к ней. Реформаторы поневоле