Родился я 4 августа 1945 года в городе Первоуральске, который находится на границе Европы и Азии в 45 километрах от Свердловска. Наш родной дом размещался на улице Революции в поселке Хромпик, а весь поселок был продолжением завода по производству хромовых солей — одного из немногих подобных заводов в Европе. Значительно позже, где-то классе в пятом-шестом, уже не помню по какому поводу, я написал стихотворение, которое было посвящено моим родным местам:
Уральский край, родимый мой,
Красивый и суровый,
Своею пышной пеленой
Покрыл леса и горы.
Там, где Волчиха поднялась,
Где мчится Чусовая,
Стоит родной Первоуральск,
Там делают кислоты,
Там много леса, много гор
И много там еще работы.
При всей наивно-бездарной поэтической форме этого произведения в нем во всем объеме, во всей полноте отражены мои чувства, ощущение своей родины, своего дома. И мама моя, Белоногова Валентина Васильевна, очень часто вспоминала, как она приехала в Первоуральск с моим старшим братом в ту пору четырехлетним Вадимом, эвакуировавшись под бомбежками на барже по Днепру из Киева, где в то время жили мои родители, и где мой отец, Эдуард Казамирович Бурбулис, работал и служил в республиканском аэроклубе инструктором пилотов.
Я очень хорошо помню бабушку и дедушку со стороны отца — бабу Лизу и Казимира Антоновича Бурбулиса, которые к тому времени, когда я их узнал, были уже коренниками уральскими, имели на улице Заводской, размещавшейся в 10 метрах от заводского забора, свое хозяйство, и, как я сейчас понимаю, были достаточно крепкими и в меру состоятельными хозяевами.
История нашей семьи и столь необычной, экзотической для глубинных уральских земель фамилии такова. В 1915 году русский царь решил приобрести оборудование оружейного завода, который размещался где-то возле Риги. Одновременно квалифицированным мастерам, которые на этом заводе работали, было предложено ехать вместе с оборудованием в Россию. Я не знаю, что вынудило моих дедушку и бабушку принять это решение, но я знаю, что на руках у них к тому времени было два сына — Леонид и Эдуард, девяти и четырех лет. А дедушка был мастером-универсалом, оружейником, опыт, талант и знания которого существенным образом повлияли на его трудовую биографию уже в России. Как бы там ни было, вскоре семья оказалась на Урале, за год они почему-то сменили несколько мест жительства — и Свердловск, и Ревда, и, наконец, Первоуральск, на хромпиковом заводе дедушка работал слесарем-универсалом. Не было во всей округе ни одних весов, которые бы ни чинил хотя бы однажды Казимир Антонович, ни одного ружья охотничьего, которое бы не прошло через его руки. Баба Лиза была человеком очень строгим, насколько я понимаю, вела хозяйство в доме по всем правилам бережливой и трудолюбивой хозяйки.
Мамина семья жила в Луганске, где, кстати, мои родители познакомились друг с другом и поженились. Это было в 1935 году. В Луганске отец остался служить после окончания Орского летного училища.
Я не знаю, по каким причинам, но у мамы осталась девичья фамилия, Белоногова, и сейчас я постоянно вспоминаю тот разговор, который состоялся у нас с мамой накануне получения мною паспорта. Было это в 1961 году, когда мне исполнилось 16 лет, и мама сказала: «Ты знаешь, Гена, вот по нашим советским законам в случае, когда родители имеют разные фамилии, ребенок вправе выбрать фамилию одного из родителей. Я хочу, чтоб ты подумал: может быть, тебе взять мою фамилию?» Меня тогда очень удивило это предложение, и я, немножко смущаясь, объяснил маме, что мне как-то трудно это даже слушать, поскольку я уже много лет, сколько помню себя, живу с фамилией Бурбулис, никогда особых комплексов по отношению к фамилии не испытывал, и всегда считал, что это то, с чем я сросся, и то, что меня характеризует.
Мама не настаивала, и сам этот разговор был для нее в какой-то мере неловким, но так странно сложилась моя судьба, что в момент ярчайших политических событий 1980 — 90 годов моя литовская фамилия оказалась слишком заметной, даже «вызывающей» на фоне тех чрезвычайных обстоятельств, с которыми связано проведение демократической реформ в России. Иногда мне говорят, что «вот, знаете, Геннадий Эдуардович, если бы не Ваша фамилия, тогда бы другое дело». Могу сказать, что никогда никаких комплексов по поводу своей фамилии я не испытывал. Более того, она всегда воспринималась мной, как нормальная и даже красивая по звучанию, по написанию. Та уральская среда, в которой я вырос, была абсолютно равнодушна к национальной принадлежности человека, потому что, скажем, поселок Хромпик формировался как за счет местных коренных жителей, так и за счет приезжих, иногда грубо обзываемых «вербованными». В принципе название было точным, поскольку на промышленные предприятия Урала вербовали специалистов с разных мест страны, — под хорошие подъемные и разного рода другие привлекательные условия. Поселок был многоголосый, многонациональный, жила большая группа татар, и сколько я помню себя в детстве, никаких переживаний или осложнений, связанных с фамилией, я не помню.
В политической жизни фамилия моя, видимо, какие-то проблемы создавала, но в основном для моих оппонентов или моих недоброжелателей. Очевидно, что человек, который выбирает себе в качестве профессии политическую деятельность, обязан учитывать все обстоятельства — в том числе и то, как звучит его фамилия. Политики, стремящиеся к публичной, популистской активности, должны измерять свою фамилию по тактам скандирующей публики, и оказывается, что есть фамилии, буквально созданные для этого, например, «Ель-цин, Ель-цин», а есть фамилии, которые трудно скандируются в коллективном экстазе.
Приходится учитывать и национальную окраску, поскольку то, что не имеет никакого значения в жизни, в быту, может приобрести чрезвычайное значение в условиях политической конъюнктуры, и, конечно же, я не могу не признать, что моя фамилия раздражала и раздражает немало людей, а мое стремление быть в политике человеком убежденным и с принципами добавляет к их раздражению еще немалую толику. Но лично я по своим переживаниям, по своим чувствам, по своим настроениям, никогда в своей фамилии не находил ничего предосудительного, наоборот гордился и горжусь ею, поскольку она все-таки звучит весьма и весьма по-особенному и ее ни с какой фамилией не перепутаешь. Было три брата в Первоуральске — Леонид Казимирович, Эдуард Казимирович, Владислав Казимирович, были у них дети — и все это семья Бурбулисов, которой я вечно предан и которой искренне горжусь.
Жили мы типичной нормальной жизнью семьи служащих со всеми прелестями и особенностями заводского поселка. Отец круглые сутки пропадал на работе или по общественным делам, мама работала и тянула дом, мы с братом учились в школе и усваивали азбуку жизни по законам российской пролетарской среды. Особенность нашей жизни заключалась прежде всего в том, что завод и поселок жили одной жизнью и все знали друг друга в лицо и по именам, каждая семья на виду. Традиционные и предписанные всеми правилами этапы советского воспитания — ясли, детский садик, школа, пионерский лагерь — все это было пройдено и прожито, но осталось ощущение какой-то необычной большой семьи.
Долгое время у нас была корова. Образ жизни заводского уральского рабочего обязательно предполагал семейный участок, где выращивались картофель и овощи. Очень многие держали корову прежде всего для того, чтобы иметь возможность кормить детей. У нас тоже была корова Машка долгое время. Потом мама, устав ухаживать за ней, ее продала, но самое главное, что я уже подрос, и уже не было такой острой нужды в коровьем молоке.
Наша семья хорошо вписывалась в нравы, в законы, в правила и привычки заводского поселка. Отец активно занимался спортивным, физкультурным движением, был известным судьей по футболу, в свое время увлекался разными видами спорта. Я тоже очень быстро приобщился к футболу, и вскоре оказалось, что заводской стадион стал нашим вторым домом. В семье была своя какая-то интеллектуальная атмосфера, по крайней мере все центральные газеты выписывались исправно, как и толстые литературные журналы …
Вот такое необычное сочетание: с одной стороны, спортивно-уличное общение, все радости и тревоги юношеской задиристой среды, а местные футболисты, к числу которых я принадлежал — это кумиры публики и большие друзья местных хулиганов, с другой стороны, книги, журналы, и я без напряжения общался с детьми местной элиты. Все, что происходит сегодня и до сих пор происходило со мной, как-то незримо связано с тем и своеобразным, и органичным существованием — я был своим и у отчаянных хулиганов, и у рафинированных книжников.
Отца знали во всем поселке, во всем городе как человека принципиального и одновременно общительного, мама в свое время избиралась народным заседателем и работала несколько выборных сроков в суде, а после этого еще много-много лет в дом в любое время приходили бабушки или какие-то люди со своими просьбами и жалобами, без конца писались петиции, вырабатывались позиции… Это тоже все проходило на глазах и в какой-то форме откладывалось. Все это, видимо, как-то синтегрировалось в позицию социально неравнодушного человека, к которым я себя отношу, и с острой потребностью не доверять слишком первым жизненным впечатлениям, не оставаться пленником зримых наглядных фактов и стремиться к какой-то более глубокой, систематизированной, объективной картине мира.
Улично-хулиганская среда учила своим правилам чести: умению постоять за себя, своеобразному чувству коллективизма, весьма своеобразной, но все-таки как ценность признаваемой порядочности, а также естественно какому-то общественному социальному мужеству, потому что не позволяла спрятаться за чью-то спину и скрыть свое собственное мнение в сложной ситуации.
Я очень рано начал играть за взрослую команду в футбол и сразу после школы пошел работать на завод электрослесарем контрольно- измерительных приборов, одновременно выступая за сборную команду завода на первенство области. Я чувствовал внимание к себе как к перспективному футболисту, с другой стороны, в большинстве своем в команде были более взрослые люди и приходилось устанавливать отношения с ними, преодолевая разницу в возрасте. За два года до армии, я в составе футбольной команды, сначала Хромпика, потом Новотрубного завода «Уральский трубник» объехал практически всю область.
Что касается школьных воспоминаний, то насколько я помню, я был очень активным октябренком и пионером, был председателем пионерского отряда, и председателем совета дружины, но уже в седьмом классе появился какой-то непреодолимый зазор между послушной официальной активностью, и моим состоянием души…Словом, кончилась вся эта чрезмерная активность тем, что заканчивая 7 класс, наша компания оказалась под угрозой отчисления в ремесленное училище — по причине недисциплинированного поведения. Я оставался старостой класса, но прекрасно помню, что мы самым активным образом сопротивлялись обязательному окомсомоливанию. Зазор между официальным советским кодексом приличий и личным поведением уже возникал, и где-то рано или поздно это должно было сказаться.
Нужно сказать, что я все-таки в комсомол вступил при очень своеобразных обстоятельствах. Через год после окончания школы я перешел на Новотрубный завод тоже слесарем КИП, сочетая работу на заводе с игрой в футбол. Команда была достаточно престижная, мы выигрывали чемпионат области. Одним словом, в какой-то момент я должен был выбирать: или пойти в армию, или остаться с «бронью», с отсрочками, стремясь побыстрей поступить в институт. Я решил, что для меня правильней будет пойти в армию, и именно тогда одним из непреодолимых условий Первоуральского горвоенкомата для призыва в армию было … вступление в комсомол. Работники военкомата многие годы были передовиками по качеству набора допризывников, в том числе и с этой, идеологической стороны. Пришлось вступать, но тогда каких-то тут угрызений совести я мои приятели не испытывали, потому что решали принципиально другую задачу: путь в армию открывался через эту процедуру.
Я сейчас не могу до конца вспомнить, чем я руководствовался, решая так свою юношескую судьбу, но совершенно очевидно, что эти три года службы в Советской Армии были для меня чрезвычайно важными и полезными. Дело в том, что так сложилась моя служба, особенно в первый год, что я много ездил, сменил несколько воинских коллективов и тогда уже научился чувствовать жизнь, именно тогда мне стало ясно, что существует колоссальный разрыв между желанием нормальных людей жить по-человечески, дружественно и солидарно и той чрезвычайно лицемерной системой публичного идеологически-демонстративного общения, которое культивировалось в стране. Армейский опыт уникален еще и тем, что там спрессованы все проблемы общества, но на узком «пятачке» — полк, ракетная батарея, взвод. И именно там, в армии, моя склонность к гуманитарным дисциплинам оформилась в настойчивое желание продолжить образование.
Удивительное совпадение, которое можно считать благоприятным предзнаменованием для меня — незадолго до моей демобилизации до моей мобилизации, в 1965 году в Уральском государственном университете имени Горького был открыт философский факультет.
Служил я в армии в ракетных войсках. Мой армейский путь тоже несовсем обычен: я был распределен в сержантскую школу, из которой вскоре уехал на футбольное первенство и оказался в сборной команде округа. Вернулся в школу я уже накануне выпускных экзаменов, после сдачи которых распределился в ракетный полк подземного варианта. Как потом выяснилось, это была первая в советской ракетной истории шахтная установка. Я руководил отделением бортовиков, это те люди в общем комплексе ракетного обслуживания, которые в момент выполнения военных заданий обеспечивает стыковку ракеты с обеспечивающей системой. Находилась наша часть в кировских лесах, под Юрьей, и именно там в полку я и провел последние два года службы.
На философский факультет, учитывая то, что отработал два года на заводе и три года отслужил в армии, я поступил уже человеком, достаточно взрослым, это было в 69 году и мне, соответственно, было 24 лет от роду. Разница в возрасте и жизненном опыте как бы естественно повела меня к особой роли, которую я вынужден был занимать на факультете. И там тоже закрутилось колесо — комсорг курса, командир колхозного уборочного отряда, член бюро комсомола факультета и так далее, и так далее. На втором курсе я был принят кандидатом в члены КПСС. Это был 1970 год, год столетия со дня рождения Ленина. Факультет наш был идеологическим, студентам давали очень мало мест, если давали, то по каким-то сложным параметрам….
К началу студенческой развеселой жизни я уже имел навыки самовыживания, поработав грузчиком, землекопом, слесарем, а потом в студенческие и аспирантские годы к этому перечню добавились еще радости труда дворника и сторожа.
Нужно сказать, что мое вступление в КПСС связано было с определенными успешными действиями, как это ни смешно покажется, в уборочной картофельной страде. Наш отряд впервые за много лет занял третье место по университету и оказалось, что философы тоже умеют работать, и это вызвало уважение и повышенное доверие, в том числе и на уровне руководства. Отсюда — и рекомендация в партию.
Вместе с тем моя позиция и мои чувства к этой организации не были столь простыми, как можно это сейчас представить. Я очень долгое время внутренне стремился как можно больше и глубже понять и вобрать в себя то, что в газетах называется «ленинский образ жизни». И вот это, заложенное еще с юности внутреннее убеждение, что Ленин был безупречным человеком, а идеи равенства и справедливости бесспорными, сохранилось во мне в то время настолько, что я помню, как заявление в партию я написал по-своему, и своеобразие это выражалось в том, что вместо традиционных формул я написал так: «Прошу принять меня кандидатом в члены КПСС, потому что хочу более достойно и последовательно следовать делу Ленина. «
Во время службы в армии (а в армии была своя разнарядка по приему в партию, поэтому там свои заботы были у политслужб — выполнить ее любой ценой) я несколько раз отказывался от предложений вступить в КПСС — в большей степени потому, что не очень принимал армейский партийный стиль и считал, что в жизни можно состояться, не приобщаясь к этой лицемерной среде. Изменил ли я этим представлениям на втором курсе факультета, вступая в члены КПСС, как бы считаясь с тем, что я учусь на идеологическом факультете, а здесь партийная принадлежность является заветным пропуском и паролем в карьерное будущее. Знакомство с Ельциным