4 октября мне не было страшно. Мне уже давно не страшно. Главная тревога была за родных, поэтому я позаботился о том, чтобы они провели эту ужасную ночь у знакомых.
В бытность мою первым вице-премьером правительства, когда я жил в Москве, а семья оставалась в Свердловске, у меня была для родных такая черная шутка: «Не обижайтесь, что редко видимся, считайте, что я на фронте».
Это ощущение фронта дважды за мою небольшую политическую биографию обретало реальный и зловещий смысл — в августе 1991 года и в октябре 1993. Страха в этих ситуациях я не испытываю, а наоборот чувствую повышенную собранность. Какая-то подсознательная уверенность в том, что чем яснее и организованнее работает сознание в эти минуты, тем предопределеннее результат, к которому стремишься.
Я не столько фаталист, сколько человек, безошибочно ощущающий свою судьбу. У тех, кто 4 октября с автоматами наперевес пришел захватывать здание федерального управления таможни, были на руках списки, которые там же были ретранслированы на все пограничные пункты и аэропорты страны. Среди многих и многих, кого лютой ненавистью ненавидят люди вчерашнего дня, мое место незаменимо. Но я ни в августе, ни в октябре, вообще никогда не сомневался, что есть какая-то святая правда, и что все эти годы она была на нашей стороне. И несмотря на все сложности, трудности и потрясения, которые переживает страна на пути к демократии, несмотря на мою нынешнюю дистанцированность от президента и структур власти в те октябрьские дни я ни на секунду не сомневался в том, что безумству будет положен конец. Выборы в Думу