Проблемы формирования национальной идеологии

Предлагаем вашему вниманию стенограмму первой дискуссии в рамках проекта «Понять Россию». В ходе дискуссии велась аудиозапись маленьким ручным диктофоном, но не весь вечер, и её качество оставляло желать лучшего, но с некоторыми потерями была расшифрована. Публикуется она впервые, перед публикацией отредактирована.

Одновременно с дискуссией в зале была проведена выставка работ кемеровского фотохудожника Николая Бахарева. На выставке демонстрировались фотографии кузбасских горожан позднего советского времени. Выставка была организована Центром «Стратегия» совместно с РосИЗО.

О содержании проекта можно прочитать здесь.

30 марта 1999 г. 

Докладчик: Эдуард Мирский

Вместо введения

В предлагаемом вашему вниманию сообщении делается попытка осмыслить проблему формирования национальной идеологии с опорой на результаты ряда гуманитарных научных проектов, которые были реализованы с участием автора: «Проблемы развития гуманитарного образования», «Базовые систематики учебных текстов», «Россия в поисках идеи», «Стандартный словарь цитат как путеводитель по культуре» и другие. Все эти проекты, наряду с чисто исследовательскими целями, имели и внятно выраженные прикладные задачи. Такой опыт, бесспорно ограничивая свободный полёт воображения, в то же время очень полезен, так как наряду с содержательными и прагматическими вопросами позволяет рассматривать и методологическую сторону дела, то есть обращать внимание не только на то, что нужно было бы сделать, но и на то, что можно сделать в наших конкретных условиях. 

Существенную роль сыграла также дискуссия, развернувшаяся в прессе и (значительно менее интенсивно) в научных изданиях в связи с инициативой Президента России по разработке новой национальной идеи. Вместе с группой консультантов администрации Президента я принимал участие в этой работе. Группа ставила своей целью не придумывание национальной идеи, как до сих пор приходится слышать, а попытку выяснить, что по этому поводу думают граждане нашей страны. Объектом анализа послужили в первую очередь письма граждан в «Российскую газету» и ряд других изданий, призвавших к обсуждению этой тематики. Результаты анализа были изложены в книге «Россия в поисках идеи». К сожалению, эта работа оказалась единственной известной нам попыткой содержательно анализировать мнения соотечественников по идеологической проблематике в чистом виде.

Шумная же дискуссия, тон в которой задавала наша гуманитарная элита, пошла по совершенно иному руслу и разворачивалась отнюдь не в аналитическом ключе. Сейчас, когда пыль поулеглась, попробуем реконструировать главные итоги дискуссии.

Позиции её участников, отвлекаясь от разнообразия аргументов, можно сформулировать следующим образом.

1. Нам нужна новая идеология, выражаемая следующим набором ключевых слов (держава — родина — честь; свобода — собственность — законность), модернизирующих знаменитую формулу графа Уварова «Православие — Самодержавие — Народность».

2. Не нужно никакой идеологии, мы от неё уже достаточно натерпелись (интересно, что эта позиция особенно рьяно отстаивалась профессионалами, сферой  основной деятельности которых, по принятым во всём мире определениям, была именно идеология).

3. Не нужно никакой национальной идеологии, так как у нас есть великая русская культура, которая успешно выполняет эту функцию.

Такой набор позиций сам по себе вызывает ряд вопросов. Прежде всего это относится к скептикам.

Почему со всех позиций идеология трактуется не просто как система духовных содержаний, но как система, противостоящая человеку, ограничивающая и подавляющая его стремление к духовной свободе?

Главные аргументы скептиков выглядят следующим образом:

1. Российское государство всегда существовало как сила, противостоящая индивиду. В этом современная чиновничья власть не отличается от своих предшественников. Ожидать от неё утверждения идеологии, ориентированной на примат индивидуальных ценностей, бессмысленно.

2. Для государства, как бы к нему не относиться, в основу идеологии жизненно важно положить представления, объединяющие его граждан (родина, патриотизм и т.п.), а не ведущие к анархии индивидуальные предпочтения.     

3. Приоритет индивидуальных ценностей, за сотни лет укоренившийся в западных демократиях, чужд российской культурной традиции и российской ментальности вообще.

Целью сообщения и является попытка обсудить прежде всего перечисленные вопросы и позиции в свете основной темы. Иными словами, говоря об идеологии, докладчик хотел бы с помощью участников обсуждения продвинуться в понимании трёх вопросов:

Первый — что такое идеология?

Второй — нужно ли что-либо делать или это должно вырасти само и только само?

Третий — к какому опыту можно обратиться?

Оговорю сразу же одну принципиальную для меня позицию, которую постараюсь кратко аргументировать. Россия вообще и в культурном плане в особенности, с моей точки зрения, является исключительно европейской страной и, плохо ли, хорошо ли, развивалась в русле европейской культурной традиции. Я не слышал ни одного внятного противоположного аргумента.

Географически основная часть населения России проживает на территории Европы или в тяготеющих к Европе регионах. Подавляющее большинство культурных центров России и её наукоёмкого производства располагается там же. Да и Европа без России выглядит искусственно усечённым образованием, где, скажем, Центральная Европа оказывается на европейских задворках.

Если же говорить о культуре, то культуру Европы вообще нельзя представить без российского вклада. Участие России в европейском культурном развитии не прекращалось даже в годы тоталитарного режима, время от времени выплескивавшего в Европу волны эмигрантов. Сегодня в европейских странах трудно найти сколько-нибудь значительный университет, консерваторию, элитную спортивную школу и т.д., процветание которых не зависело бы от российских педагогов (другое дело, что в нашей культурной среде эта вполне естественная ситуация комментируется чаще всего со скрежетом зубовным). Никаких проблем культурной ассимиляции при этом не возникает, а главное — русские остаются русскими. Может быть, Россия — азиатская страна, населённая европейцами? Это к вопросу о ментальности. Но тогда этот небывалый феномен заслуживает специального обсуждения.

В то же время вклад России в восточные культурные традиции более чем скромен и совершенно не соизмерим с вкладом в европейскую культуру. Даже в странах, традиционно поддерживающих контакты с Россией (Турция, Персия–Иран), культурное влияние России нужно искать под микроскопом.

Поэтому, говоря о восстановлении и развитии российской культурной традиции, на мой взгляд, принципиально важно иметь в виду, что речь идёт одновременно о восстановлении и развитии общеевропейской культурной традиции, неотъемлемой частью которой является русская культура. Такая постановка проблемы высвечивает существенные ориентиры и возможности сотрудничества, которые пока используются совершенно недостаточно.

Понятие идеологии

Начнём с определений.

Идеология — «система взглядов и идей, в которых и осознаются, и оцениваются отношения людей к действительности и друг к другу, социальные проблемы и конфликты, а также содержатся цели (программы) социальной деятельности, направленной на закрепление или изменение (развитие) данных общественных отношений». Это определение, взятое из вполне ортодоксального издания застойных лет (Философский энциклопедический словарь, 1983), на наш взгляд, вполне удовлетворительно раскрывает содержание понятия «идеология». 

Идеология — не только содержание, но и определенная, узнаваемая в данном обществе форма. В законченном виде — это иерархия текстов, в вершине которой формула, девиз (типа уже упоминавшихся «самодержавие, православие, народность», «пролетарии всех стран, соединяйтесь»), а также необходимое количество «канонических» текстов и иных знаковых структур (гимн, конституция, герб, карта).

Таким образом, речь идет о некоторых объективных реальностях, которые присутствуют в жизни каждого человека, каждой нации и страны и к которым в принципе не применимы категории «нужны — не нужны». Противники национальной идеологии в уже упоминавшейся дискуссии, очевидно, имели в виду другой уровень обобщённости понятия и, что важнее, определённый исторический опыт взаимодействия  идеологии в системе социальных отношений.

Один из самых глубоких исследователей идеологической проблематики Карл Мангейм очень точно отметил сердцевину проблемы. Он обосновывает различение «тотальной» и «частичной» (или «партийной», партия — часть) идеологии. Тотальная идеология — идеология, разделяемая всей нацией, страной, государством и/или каждым его гражданином. Естественно, речь идет о некотором дисперсном идеологическом фантоме, который может либо предполагаться, либо реконструироваться в исторических изысканиях. Однако если тотальная идеология не может быть эксплицирована и предъявлена как система, то наличие совершенно конкретных эмпирических референций этого понятия, опознаваемых через набор косвенных показателей, достаточно легко обнаружить в культуре. Важно и то, что представление о тотальной идеологии, не очень эффективное как инструмент само по себе, начинает весьма продуктивно работать в качестве оппозиции при анализе частичной идеологии.

Частичная идеология, обладая всеми качествами идеологии, отражает особенности сознания разделяющих её людей. Таких частей в любой «общности» (нации, государстве) может быть достаточно много, что само по себе никаких оценок не предполагает. Частичные идеологии рукотворны, в своём большинстве они создаются, в том числе и в борьбе за власть, когда каждая партия стремится представить свою идеологию как наиболее приспособленную к использованию в качестве тотальной.

До тех пор пока борьба не выходит за рамки идеологической дискуссии, наличие частичных идеологий способствует развитию социальной системы в целом. Опасность возникает тогда, когда любая частичная идеология объявляется национальной (государственной), получая силовой (через власть) приоритет перед остальными.

При этом постепенно изменяется как структура идеологических взаимодействий в обществе, так и структура самой частичной идеологии, которой придается национальный статус. 

Наш трагический опыт в этом отношении весьма поучителен. 

Постоянное стремление построения светской (с опорой на религию, но не сводящейся к религии) национальной идеологии в России, начиная с реформ Петра I и до Михаила Горбачёва, воплощалось в попытках силой утвердить очередную частичную идеологию в качестве государственной. 

При этом властная поддержка избранной частичной идеологии ставит её на один из экстремумов идеологического поля, а соответственно, конкурирующим частичным идеологиям навязывается силовое взаимодействие, и они вынужденно стремятся к экстремальным формулировкам для объединения своих сторонников. Кроме того, чем больше силовой поддержки требуется (и оказывается) избранной частичной идеологии, тем больше в её структуре начинают преобладать политические компоненты, идеи борьбы за власть, вполне уместные для политических партий, но отнюдь не перекрывающие всей совокупности отношений «людей к действительности и друг к другу».

Между этими экстремумами были драматические метания крупнейших деятелей нашей культуры. И если, скажем, Победоносцев и Петр Вяземский в результате близкого знакомства с экстремизмом оппозиции однозначно перешли в лагерь державников, то Достоевский в «Бесах» создал гениальную убедительную картину психологии и социологии политического экстремизма. Роман на многие десятилетия стал учебным пособием для специалистов всей Европы (за исключением России, где в этом качестве не прочитан до сих пор).

И когда в 1917 году пришла другая власть, то она начала с уничтожения (в том числе и физического) самодержавия, православия, народности. Это сейчас наши «патриоты» забывают, что большевики были первой в истории партией, которая сделала в 1914 году государственную измену своим девизом. Отношение же к понятиям «православие» и «народность» очень чётко выразилось в лозунге Демьяна Бедного:

А с попом и с кулаком —

Вся беседа:

В брюхо толстое — штыком,

Мироеда!

При этом большевистский режим полностью сохранил структуру идеологической политики. В качестве государственной была взята одна частичная политическая идеология, поддержанная силовыми средствами, и старательно уничтожалось всё остальное. 

Почему подобного развития в последние десятилетия удалось избежать тем странам, которые мы с полным на то основанием называем цивилизованными? Там ведь тоже есть масса проблем, в фундаменте которых лежат идеологические и национальные противоречия, часто приводящие к острым, местами кровавым, конфликтам (Канада, Бельгия, Испания, Мексика).

Что там сделано (и делается), чтобы эти конфликты остались в пределах обыденной политической практики? Какое место в этих усилиях занимает собственно идеологическая работа, и в чём она заключается?

Работа над национальной (тотальной) идеологией

Первый вопрос — это вопрос о форме, в которой тотальная идеология может быть предъявлена (но не навязана) каждому индивиду. Форме, которая с большой степенью вероятности найдет отклик в его душе, ответит на его собственные духовные потребности.

Удивительное по своей системности и проницательности определение того, что мы бы назвали тотальной идеологией, дано Сергеем Николаевичем Булгаковым. Его определение относится к сердцевине национальной идеологии, пониманию родины.

«Родина есть священная тайна каждого человека, так же как и его рождение», — пишет С. Н. Булгаков в статье «Моя Родина». И далее: «…Нужно особое проникновение и, может быть, наиболее трудное и глубокое, чтобы познать самого себя в своей природной индивидуальности, уметь полюбить своё, род и родину, постигнуть в ней самого себя, узнать в ней свой образ божий».

К этому определению трудно что-либо добавить по существу. В двойную спираль духовного генетического кода без остатка укладываются все элементы, которые образуют тотальную идеологию, через оба сущностных определения «своего»: (1) ты сам — род — родина — образ божий и (2) земля — дом — край — страна — мир — град божий. В этом «своём» континууме человека не нужно уговаривать любить родину, беречь её (в том числе, и от собственных страстей). Ни власть светская, ни властители дум не в состоянии познать за человека эту священную тайну. Однако их прямой обязанностью является необходимость сообщить ему ещё в ранней юности, что такая задача перед ним стоит, что её придумали не учителя и начальники и, наконец, что эта задача на всю жизнь.

Гораздо более сложным является вопрос о той картине физического и метафизического мира, которую мы обязаны предъявить индивиду как пространство познания священной тайны. Речь идет о том, чтобы обеспечить доступ каждого к опыту нации и человечества для постоянных открытий на пути этого познания. И чем шире будет доступная взгляду панорама, чем просторнее будет поле выбора в каждой точке, тем больше оснований надеяться, что каждый раз, сделав свой выбор, человек будет ощущать себя homo socialis, признавая и утверждая право выбора за другими. Это и есть классическая задача и воспитания, и обучения наукам в собственном смысле слова.

В этой связи часто и вполне справедливо говорят о культуре как универсальном хранилище человеческого опыта. Вспомним уже упоминавшуюся фразу из дискуссии по национальной идее: «Не нужно никакой национальной идеологии, так как у нас есть великая русская культура».

Мне кажется, что это утверждение, по крайне мере в своей прагматической части, не слишком убедительно. В каком смысле можно утверждать, что у нас есть великая русская культура? Такие утверждения в случае срыва традиции всегда требуют существенных уточнений. Несколько примеров.

У нас есть великая культура, как, скажем, у Франции, которая благодаря своему культурному воздействию удерживает под своим влиянием бывшие колонии во всех частях света (включая канадский Квебек — территорию по своему экономическому развитию значительно превосходящую культурную метрополию).

Или более правильно сравнивать нас с Ираком, у которого, вроде бы, есть великая вавилонская культура. Или с Турцией — наследницей Византии, современной Грецией, Болгарией, Перу и другими странами, которые объявляют себя наследниками культуры, которая некогда развивалась на их нынешней территории.

С прагматической точки зрения, повторяю, важно не наличие культуры, а возможность обеспечить её участие, если угодно, использование в развитии страны. 

Часто по разным поводам цитируют высказывание Шпенглера о том, что культура умирает в цивилизации. Отвлекаясь сейчас от исторических дискуссий на эту тему, хочу выделить один аспект приведенной цитаты. Культура умирает в цивилизации, передавая ей многие свои достижения, превращая уникальные шедевры в тиражированные инновации. Это одна из важнейших функций культуры и естественноисторическая основа развития цивилизации. Цивилизация и человечество именно таким образом учится у культуры и через культуру.

На нашей и на собственной трагической истории первой половины ХХ века европейские страны поняли всю опасность государственной монополизации частичных политических идеологий. В правильности этого курса их убедили и потрясения на рубеже 1970-х годов, когда экстремистские движения и террористические организации, хотя и вызвали чувствительные потрясения, но нигде не получили сколько-нибудь значительной общественной поддержки. Кстати, сегодня в большинстве европейских стран у власти находится поколение, в юности переболевшее баррикадным экстремизмом в лёгкой форме. Это тоже опыт.

В последние десятилетия в связи с огромным притоком иммигрантов особенно интенсивно проверяется на прочность именно национальная составляющая тотальной идеологии (3)

Отказ от государственной монополизации любой политической идеологии, сам по себе ещё не решает задачи формирования идеологии тотальной. Для этого требовалось найти способ обеспечить доступ к национальной культуре каждому индивиду с минимальными затратами времени и средств. Требовалась найти форму, которая может быть для этого предъявлена каждому в качестве пропуска в национальную культуру.

Сфера поиска такой формы была более или менее известна уже двести лет со времен Вильгельма Гумбольдта. Хранилищем национального сознания и национальной культуры вполне справедливо считается язык. При этом сам Гумбольдт, отнюдь не настаивая на панлингвистической интерпретации культуры и идеологии, очень точно сформулировал то, что можно назвать идеологической функцией языка: «Человек весь не укладывается в границы своего языка; он больше того, что можно выразить в словах; но ему приходится заключать в слова свой неукротимый дух, чтобы скрепить его чем-то, и использовать слова как опору для достижения того, что выходит за их рамки». 

С идеологической точки зрения очень важно, что язык демонстрирует не только неисчерпаемое богатство национальной культуры. Он одновременно задаёт методологию жизни в культуре, демонстрирует стабильность во времени и пути развития, жёсткие нормы и правила коммуникации, ориентированные на читателя и слушателя…

Все это, повторяю, было давно известно и даже блистательно описано, к примеру, Бернардом Шоу в «Пигмалионе». Но сама мысль приставить к каждой Элизе Дулитл по своему профессору Хиггинсу выглядела не слишком обещающей. Реализация такого замысла предполагала возможность компактного и доступного предъявления языка как системы. Эта задача была решена путем одной из важнейших идеологических инноваций нашего века, давшей, кстати, блестящий пример конструктивного взаимодействия государства и национальной интеллигенции в решении прикладной гуманитарной задачи.

Сегодня во всех крупных европейских странах существует стандартное представление национального языка в виде набора словарей (DUDEN. Standartwerk zur deutschen Sprache — в Германии, Standard Reference Books — в Великобритании и т.д.). Это — серия справочных пособий, рассчитанных на массового читателя и издающихся, в том числе, дешёвыми массовыми тиражами. Они пользуются оглушительным успехом на книжном рынке, успешно конкурируя с бестселлерами других жанров. В набор обязательно входят орфографический, орфоэпический, этимологический, стилистический, фразеологический, цитатный словари, словарь синонимов, а также ряд словарей, отражающих специфику национальной лингвистической традиции (словарь в картинках в Германии, словарь детских рифм — в Англии и т.д.). В идеологическом плане особое место в наборе занимает стандартный словарь цитат как семантически нагруженное справочное пособие. Его тематический каркас, тезаурус, отражает в фрагментах классики практически все стороны жизни. При этом читатель воочию убеждается, что власть и политика в этой жизни занимают своё весьма скромное место. Так выглядит обязательное, контролируемое государством предъявление идеологического и культурного минимума, который рекомендуется каждому гражданину. Критическое обсуждение тезауруса и языкового стандарта в целом — одно из существенных направлений в культурной жизни нации.

Стандартное представление языка в каждой стране выступает содержательной основой языковой политики как формы участия государства в формировании национальной идеологии. Таким образом «культура для народа» — не остаётся просто лозунгом или цепью бюрократических мероприятий, а становится результатом сознательной и целенаправленной работы, прежде всего, самих деятелей культуры.

Другая, не менее впечатляющая социальная инновация связана с адресатом как предъявления культуры, так и языковой политики в целом. Будучи первично адресована каждому индивиду (каждой семье…), она одновременно адресуется и языковому сообществу (4), то есть объединениям носителей национального языка и культуры, где бы они ни проживали и каких бы политических взглядов ни придерживались.

Таким образом, государство и интеллигенция в стремлении противостоять политическому экстремизму вынуждены сотрудничать, во-первых, в формировании неполитической (если угодно, негосударственной) тотальной идеологии, а во-вторых, в содействии развитию неполитических объединений и организаций. Интеграционный эффект этой связки едва ли требует развёрнутых комментариев.

Разумеется, речь идёт только о фундаменте идеологической постройки. Но всё здание строится на этом фундаменте. И частичные идеологии — программы политических партий — не имеют никаких шансов на успех, если они строятся без учёта тотальной идеологии и структур, объединяющих её носителей.

И последний, может быть, самый важный вопрос. Каковы перспективы использования европейского опыта в современной России?

Если говорить о ближайшей перспективе, то оснований для оптимизма нет. Ни государство, ни интеллигенция к этому не готовы. Все предложения разработать ту или иную конструктивную программу в этом смысле бьют мимо цели. Любая крупная программа, хороша она или плоха сама по себе, требует для своей реализации согласованных усилий большого числа специалистов. А это, в свою очередь, предполагает некоторую общность жизненных ориентиров в сфере более широкой, нежели набор политических пристрастий. В настоящее время такие общие ориентиры отсутствуют, что легко объяснить, но практически невозможно преодолеть в рамках одного поколения.

У Набокова в «Приглашении на казнь» есть замечательный образ — «нетки» — странные бесформенные образования, истинное содержание которых становится видно только в специальном зеркале.

Если в качестве такого зеркала взять идеологическую проблематику, как она интерпретирована в докладе, то вырисовывается несколько любопытных картинок.

Начнём с самой мелкой. В последние годы вышли многие сборники сочинений классиков гуманитарной и социальной мысли. Логично предположить, что главная цель этих изданий — образовательная. При этом подавляющее большинство книг издано так, чтобы студенты не могли ими пользоваться. Издательства сэкономили на предметных указателях, а маститые профессора, имена которых украшают титульные листы, не обратили внимания на интересы читателей, которым предназначены книги.

Следующий пример более масштабен. Сравнительно недавно был принят закон о свободе совести, где были провозглашены четыре государственные конфессии в нашей стране. Я бы хотел обратить внимание вот на что (отвлекаюсь даже от самого спора: об опасности прокламации государственных религий в светском государстве). Среди избранных в качестве государственных конфессий, у трёх из четырёх — иудаизма, ислама, буддизма — отсутствуют канонические тексты на любом языке Российской Федерации. В законе не только не обращено на это внимание, там даже не записано, чтобы, допустим, в течение десяти лет иерархи церкви озаботились этой работой. Это кажется несущественным, но только до одного момента. С точки зрения мирянина, он получает одну из государственных религий от первого подвернувшегося проповедника. Возможности сверить проповедь с каноном нет. Печален сам факт, что при подготовке закона этот принципиальный момент не привлёк внимания не только депутатов, но и нашей гуманитарной элиты, занятой в это время созданием антифашистских комитетов.

Нужно ли после этого удивляться следующему примеру. Сегодня в Госдуме готовится к обсуждению федеральный образовательный стандарт, из которого вообще исключена русская литература. Кроме нескольких заметок на последних страницах газет, голос демократической общественности не слышен. Она в это время водит хороводы вокруг ублюдка генерала и проказника прокурора.

Потому-то я весьма пессимистически оцениваю не только перспективы создания и реализации какой-либо программы, но даже вероятность проведения содержательной дискуссии по идеологической проблематике.

Более реальной выглядит перспектива конкретной работы. Большинство словарей стандартного набора в настоящее время в России существуют в научной форме, мало приспособленной для массового читателя. Создать их популярные версии, объединить в серию и издать крупными дешевыми тиражами — задача, на мой взгляд, не безнадежная. Этот начальный шаг всё равно необходим, и лучше его не откладывать. А вот если и когда они попадут в руки школьных учителей, библиотекарей, просто любителей русской словесности и, разумеется, студентов, мы можем рассчитывать на обратную связь и, соответственно, совсем иную практическую формулировку проблемы в целом.


1 Может быть, одним из главных достижений политической системы новой России был отказ от соблазна придать либеральной идеологии государственный статус со всеми вытекающими последствиями как для общества, так и для самой идеологии. К сожалению, за этим  первым шагом не последовало ни попыток осмысления идеологической ситуации в целом, ни, тем более, практических шагов по её  целенаправленному формированию.

2 Дефицит именно этого опыта ощущается сегодня наиболее остро. Хотя в прошлом веке наша культура развивалась блистательно, не будучи нагружена никакими прикладными задачами, вся механика превращения культуры в цивилизацию (передача социальных и культурных инноваций в общество — в образование, в схему человеческих отношений) выпала из нашей истории. В результате у нас совершенно отсутствует опыт прикладной гуманитарной работы — превращения достижений культуры в социально-культурные инновации. И сегодня при слове «инновация» мы представляем себе, прежде всего, железки. А на самом деле основные инновации — социальные. Недаром в платоновской версии мифа о Прометее, говорится, что, похитив у Зевса умение людей жить в природе (огонь — техническую инновацию), титан убоялся войти в следующий чертог, где хранилось главная тайна — умение людей жить вместе. Будут или не будут «железки» приниматься обществом — это уже потом. Если общество в состоянии принимать социальные инновации, то потребность во всех остальных инновациях возникает сама собой.

3 Недавний пример. Футбольный чемпионат мира во Франции стал подлинным национальным праздником, сплотившим страну, населённую гражданами десятков национальностей и всех цветов кожи. Эмоциональными центрами праздника стали, наряду с чемпионатом,  концерт трёх великих иностранных теноров в центре Парижа и международный театральный фестиваль в Авиньоне — всё это как достижение французской нации и свидетельство её международного признания.

4 Сообществом в социологии называется совокупность структур различной сложности, характеризующихся свободным членством, рассеянными санкциями и отсутствием властных отношений.

Прокрутить наверх