На Съезде все было сложно. Из двух с половиной тысяч народных депутатов Съезда самим же депутатам необходимо было выбрать около трехсот членов Верховного Совета. Ельцин выпал из состава Верховного Совета… Вообще, в атмосфере Съезда он чувствовал себя не очень уютно. Никакой загадки здесь нет. Съезд предполагал совсем иной тип работы нежели тот, к которому ощущал склонность Борис Николаевич: требовалась вдумчивая, кропотливая, профессиональная и последовательная работа. Ельцину это, по всей видимости, казалось скучноватым, малоперспективным и не вязалось с его природой, характером.
В ту пору самыми близкими его помощниками были Лев Суханов и Александр Коржаков. Виктор Илюшин появился позднее. Депутаты относились к Ельцину по-разному. Определенная их часть искренне тянулась к нему как к человеку, доказавшему свое право быть лидером. Другие считались с тем, что он заметная личность. Высказывая сильные сомнения в отношении его интеллектуальных возможностей и человеческих качеств, эти люди тем не менее соглашались с тем, что его участие в демократическом движении на правах первого лица достаточно правомерно, хотя и призывали не увлекаться, соблюдать здесь какие-то границы.
Третьи – я считаю себя в их числе – видели в Ельцине удивительное сочетание качеств, необходимых в тот момент нашей истории и полагали важным все это усилить, укрепить, сберечь и использовать для демократизации общества. Я могу говорить совершенно откровенно, что в ту пору искренне сотрудничал с Ельциным, оценивал его возможности как очень и очень перспективные, а его образ собирателя, выразителя общественных настроений считал совершенно незаменимым.
Алексей Казанник, мне кажется, относился к числу третьих, но с определенной сдержанностью. Он уступил свое место в Верховном Совете Борису Ельцину, разрешив таким образом очередную проблему, возникшую на нашем пути. Поступок Казанника следует признать поступком безусловно незаурядным, выдающимся. Но я бы не сказал, что он совершил этот поступок в упоении от личности Ельцина и от его возможностей. Нет, это был хорошо подготовленный всем предыдущим опытом Казанника порыв, достойно им реализованный.
Казанник сам придумал такой маневр и ему было важно, чтобы он состоялся. Для нас выступление Алексея Ивановича не стало неожиданностью. Ельцин тоже знал, что кто-то из депутатов возьмет самоотвод с тем, чтобы освободившееся место досталось ему. Впрочем, Ельцин стоял первым в списке депутатов, оставшихся за чертой при выборах членов Верховного Совета. Он и без дополнительных оговорок Казанника должен был получить освободившееся в Верховном Совете место.
После, когда все состоялось, возникла некоторая психологическая связка. С одной стороны, этим поступком Казанник реализовал себя как личность. Красивый поступок – и имя депутата осталось в памяти всей страны, наблюдавшей за ходом Съезда с пристальным вниманием. С другой стороны, Ельцин попал в Верховный Совет, восприняв этот жест достойно, проявив максимум корректности.
Когда Ельцин стал председателем Верховного Совета – уже Верховного Совета РСФСР – мы не раз обсуждали кандидатуру Казанника имея в виду привлечь его к нашей работе. Я не сказал бы, что это была попытка отблагодарить Алексея Ивановича, вознаградить его за тот красивый поступок. Это было нормальной ориентацией на человека, доказавшего, что он имеет приемлемую политическую позицию, и убедившего нас в своем профессионализме и эрудиции в области права.
Сколько мы ни делали попыток обратиться к Казаннику с предложением должности, он каждый раз говорил нам «нет». Твердил, что его место в Омске, что он там нужен. Но в октябре 1993-го он не сумел отказать Ельцину и по его просьбе стал Генеральным прокурором России. Назначение состоялось по следам октябрьских событий в Москве, закончившихся расстрелом Белого дома. Все решилось в ночь с 4 на 5 октября.
Я думаю, что Алексей Иванович согласился только потому, что Ельцин лично попросил его об этом. Свою роль сыграли и обстоятельства, в которых звучала просьба президента. Мы все переживали одинаковое потрясение – независимо от того, кто где был – в Кремле, Омске, близко, далеко. Просьба Ельцина носила отпечаток глубоких личных переживаний. А на Казанника кроме всего прочего произвел сильное впечатление тот факт, что президент в тяжелый момент вспомнил о нем, и то, что лично обратился. После октябрьского кровопролития никому из нас не было так тяжело и так бесконечно непонятно, что будет со страной, как Борису Ельцину.
Соглашаясь, Казанник во второй раз совершал свой красивый поступок. Это было что-то необычное. И опять поступок заслуживал самой высокой моральной оценки. Алексей Казанник нравственно поступал абсолютно правильно, поскольку его согласие становилось дополнительной опорой президента в самый, может быть, трудный момент его политической судьбы. Но он соглашался идти на прокурорскую работу, которую не знал, не понимал и которой никогда не занимался. И не просто на прокурорскую работу – а сразу на высшую должность в прокуратуре, на должность Генерального прокурора. То, что произошло потом, – это и есть столкновение профессионализма с моралью, проблема государственного дела и его нравственной основы.
Алексей Иванович занялся морализаторством тогда и там, где требовалась жесткая, компетентная и, может быть, лишенная публичных поз работа. То, что он ушел с поста Генерального прокурора России в конечном счете правильно. Все, что сопровождало его уход, обнажало конфликт человека, морализирующего там, где нужны были компетентные оценки и действия. Это был не только внешний, но и внутренний конфликт человека, спешащего объяснить свои поступки не теми основаниями, на которых они на самом деле совершались, а какими-то другими.
После всей этой печальной истории Казанник остался для меня человеком, заслуживающим уважения, но уже не в той мере, которая определялась первым и вторым его поступками. Мне кажется, что когда он возглавил Генеральную прокуратуру России, ему должно было бы хватить понимания, что он попал в среду чрезвычайно сложную, что его умиление прекрасными людьми, работающими там, по крайней мере, неуместно – особенно в свете роли, которую играл этот орган на протяжении последних 25–30 лет. И даже в обстоятельствах его резких шагов, его категорических решений я вижу определенную противоречивость. Одним словом, это потрясающий урок, связанный с соотношением нравственности и профессионализма в политике.
Эта история в какой-то мере характеризует и Ельцина. Ставить человека в такое положение, в какое он поставил своим предложением Казанника, наверное, все-таки недопустимо. Недопустимо апеллировать к чувственной основе в тот момент, когда требуется высокий профессионализм. А кроме того, я знаю, что после назначения Казанник остался чуть ли не в изоляции. Получив высочайший пост, он остался практически без психологической поддержки, без неназойливой опеки, без сотрудничества, без идейной помощи со стороны президента. Это было признаком полного доверия, но полное доверие без всякой помощи обернулось своей противоположностью – полным отсутствием взаимопонимания. Ведь Казанник не рвался в Москву на высокую должность – он это доказал предыдущими четырьмя годами. И если уж президент вынудил его согласиться, то … В поисках достойного места